Анна Каренина. Не божья тварь. Введение. Мифы о Карениной

Двойственная природа Анны просвечивает уже в той роли, которую она играет при первом появлении в доме брата, когда своим тактом и женской мудростью восстанавливает в нем мир и в то же время, как злая обольстительница, разбивает романтическую любовь молодой девушки.

Вронский, поразительно красивый, но чересчур коренастый человек, чрезвычайно обходительный, но без всякого таланта, милый, но довольно заурядный , проявляет некоторую бесчувственность к Кити, которая впоследствии легко может перейти в бездушие и даже жестокость. Увлеченный читатель отметит, что торжествующий влюбленный в первой части книги не кто-то из молодых людей, а величавый Каренин с некрасивыми ушами. Мы подходим к главной морали книги: брак Карениных, где нет истинной любви, так же греховен, как любовь Анны к Вронскому . Здесь же, в первой части зарождается тема этой трагической любви, и вступлением к ней служат три супружеские измены, которые Толстой противопоставляет друг другу:

1) Долли, увядающая женщина 33-х лет, многодетная мать, находит любовную записку, написанную ее мужем Стивой Облонским молодой француженке, гувернантке их детей.

2) Брат Левина Николай, жалкая личность, живет с доброй, но необразованной женщиной, которую в порыве общественного рвения, свойственного этой эпохе, он забрал из дешевого публичного дома.

3) Последнюю главу первой части Толстой завершает историей Петрицкого и баронессы Шильтон - легкомысленным адюльтером без обмана и разрушения семейных уз.

Эти три случая незаконных связей - Облонского, Николая Левина и Петрицкого - как бы маячат на полях нравственных и душевных переживаний Анны. Нужно отметить, что трагедия Анны начинается в ту минуту, когда она встречает Вронского. Действительно, Толстой так выстраивает действие, что события первой части, происходящие за год до того, как Анна становится любовницей Вронского, бросают роковую тень на ее трагическую судьбу. С художественной силой и тонкостью, прежде русской литературе неведомыми, Толстой соединяет тему насильственной смерти с темой пылкой страсти Вронского и Анны. Роковая смерть железнодорожного сторожа, совпавшая с их знакомством, становится мрачным и таинственным предзнаменованием, соединившим их. Вронский хладнокровно помогает семье покойного лишь потому, что Анна беспокоится о ней. Замужние великосветские дамы не должны принимать подарков от незнакомых мужчин, а Вронский делает Анне этот подарок. Еще нужно отметить, что Анна стыдится и благородного жеста, и внезапного сближения, выросшего из случайной смерти или несчастного случая, словно это - первый шаг в ее неверности мужу, поступок, о котором нельзя упоминать в присутствии Каренина или Кити, влюбленной во Вронского. А всего острее Анна вдруг понимает, что это происшествие, ознаменовавшее ее встречу с Вронским и попытку уладить дела изменника-брата, - дурной знак. Ее охватывает непонятная печаль. Один прохожий говорит другому, что внезапная смерть - самая легкая. Анна слышит эту фразу, она западает ей в душу, чтобы впоследствии вырасти в нечто большее.

Хронология в «Анне Карениной» построена на уникальном для мировой литературы чувстве времени.
Каков был распорядок дня в состоятельных московских или петербургских домах в 70-е гг. прошлого века? Завтрак, около девяти часов, состоял из чая или кофе, хлеба с маслом или, как у Облонских, калача. Легкий ланч между двумя и тремя часами, а затем сытный обед около половины шестого, с русским ликером и французскими винами. Вечерний чай с пирогами, вареньем и разными русскими лакомствами подавался между девятью и десятью часами, после чего семья удалялась в свои покои, но наиболее легкомысленные ее члены могли завершить день ужином в городе в одиннадцать часов вечера или даже позже.

Действие романа начинается в восемь часов утра, в пятницу, 11 февраля (по старому стилю) 1872 г. Эта дата нигде не упоминается, но ее легко установить.

Из этого краткого анализа хронологии видно, что Толстой использует время как художественный инструмент всегда по-разному и в разных целях. Размеренный ход жизни Облонского в первых пяти главах подчеркивает однообразие его будней: с восьми часов утра до обеда примерно в половине пятого вечера его животное существование не может омрачить даже несчастье жены.
«Время» Левина перебивает размеренный распорядок Облонского резкими рывками в хронологической канве, сотканной Толстым, которые передают нервную, порывистую натуру.

Часть вторая состоит из 35 глав и начинается для всех участников в середине марта того же 1872 г., но затем мы становимся свидетелями любопытного явления: треугольник Вронский - Каренин - Анна проживает свою жизнь быстрее, чем одинокий Левин или одинокая Кити. Это прелестная деталь в структуре романа - пары живут быстрее, чем одиночки.

Ровно через два года после начала романа происходит сцена с мелом, как вам подсказывает этот временной указатель; но для читателя и Кити (посмотрите на некоторые указания в ее разговоре с Левиным за ломберным столом, когда они пишут мелом) почему-то прошел только год. И вот что удивительно: есть разница между физическим временем Анны и духовным временем Левина.

Мы проводим первую половину лета 1875 г. с Левиными и их родственниками, потом в июле Долли отправляется в экипаже в имение Вронского, чтобы поиграть там в теннис.

Облонский в конце концов получает прекрасную работу с большим окладом за те услуги, которые он оказал автору.

Выбор в качестве повода и источника вдохновения для спектакля лекции Набокова о Толстом и его "Анне Карениной" может на первый взгляд показаться уникальным - хотя еще Юрий Любимов в своем замечательном миксе из "Евгения Онегина" использовал того же Набокова наряду с Лотманом, но, правда, в качестве "приправы" комментариями к литературному первоисточнику. Не вспоминая уже про Волкострелова с его "Лекцией о Ничто" - хотя как не вспомнить по такому случаю:

Впрочем, Набоков и для Розовского скорее номинальный автор: в основе композиции спектакля все-таки толстовский роман, а набоковская лекция "подсвечивает", подчеркивает отдельные его детали. Причем Розовского в первую очередь интересуют ни формалистские литературоведческие штудии, которым Набоков-профессор был отнюдь не чужд, но его оценочные, подчас откровенно субъективные суждения о героях Толстого, об их поступках, да и в целом о литературе, об особенностях читательского восприятия художественного текста.

Анну на протяжении спектакля сопровождает тема Изольды из оперы Вагнера, превращенная в лейтмотив среди прочей использованной музыки - от Гуно и Бизе до Легара и Штрауса, а также Рахманинова и Прокофьева. Оформление Александра Лисянского состоит из нескольких символических катающихся на платформах силуэтов дам и кавалеров с видами Москвы и Петербурга на них, нескольких стульев, несущих основную функциональную сценографическую нагрузку, и видеопроекций на экране заднике - сменяющих друг друга слайдов графики Бердслея и иллюстраций к советским изданиям "Анны Карениной", архивных фото и полотен передвижников. В подобной обстановке лекция профессора Корнуэлльского университета выглядела бы, пожалуй, чересчур эксцентрично, но Денис Юченков и сам во первых строках предупреждает, что не играет ни Толстого, ни Набокова, а выступает "лектором" от театра, наряду с коллегами по труппе (Анна - Наталья Троицкая-Кунгурова, Вронский - Максим Заусалин, Каренин - Александр Масалов, Левин - Александр Чернявский и др.) Тем не менее "лектор", так его персонаж и обозначен в программке, пользуется текстом Набокова, а заодно и Толстого, то оставаясь, особенно во втором акте, сторонним наблюдателем, словно зачитавшись увлеченно книжкой, то, наоборот, активно вовлекаясь напрямую в действие не просто эмоционально, но и мизансценически, суетливо бегая между персонажами романа, вступая с ними в диалог, да и герои "Анны Карениной" порой подхватывают, "присваивают" лекторские суждения, комментирующие прежде всего сюжет, и в минимальной степени поэтику оригинала. В свете набоковских примечаний герои первоисточника приобретают до некоторой степени шаржевые черты, а сам лектор, в свою очередь, временами выглядит самодовольным и напыщенным, каковым Набоков, по моему глубокому убеждению, как раз и был, но Розовскому он более интересен в ином качестве.

Как мне показалась, главная тема, которую Розовский берет и использует из лекции Набокова в приложении к тексту романа Толстого - "борьба между художником и проповедником". Тут неизбежно возникает некоторый содержательный диссонанс между выбором материалом и теми задачами, которые решает режиссер, поскольку лектор, роль которого Розовский отдал Юченкову, господин, судя по его поведению, манерам, весьма увлекающийся, даже где-то экзальтированный, и холодная ирония Набокова на почти вековой дистанции к исследуемому материалу у него превращается иной раз не в лекторский, а именно что в проповеднический пафос. Если на взгляд Набокова мораль актуальна в лучшем случае как явление прикладное, социальное, но совершенно несовместимое с творчеством, с искусством, то Розовский в этой оппозиции оказывается намного ближе к Толстому, и старается (не только в данном спектакле, но во всей своей режиссерской и общественной деятельности) одно с другим примирить, соединить по возможности гармонично. Набоков тут ему больше мешает, чем помогает, поэтому чем дальше развивается последовательно толстовский сюжет, тем меньше в нем места "лектору", независимо даже от того, ведет ли он себя как профессор престижного американского колледжа или как выступающий в красном уголке массовик из райцентра.

Сюжет романа тем временем развивается от начала к концу, постепенно приближаясь к формату достаточно традиционной инсценировки повествовательной прозы. Линии Левина и Китти уделено сравнительно немного места во внутренней хронологии постановки, но ближе к финалу Левин, без коего чаще всего театры, обращающиеся к "Анне Карениной", легко обходятся, и уж точно без его семейной истории, последовавшей за гибелью Анны, неожиданно выходит чуть ли не на первый план, пускай режиссер и не оставляет на эпилог, а выносит перед эпизодом самоубийства заглавной героини. Лектор-Набоков, конечно, над левинской и толстовской утопией иронизирует, но в общем контексте спектакля набоковская ирония, демонстративно циничная (можно спорить, напускная, масочная, или идущая от характера Набокова), растворяется в морали и пафосе, будто Набоков уже готов сам себе присвоить библейское "мне отмщение..." из эпиграфа. Своеобразным пост-эпиграфом к спектаклю служит приписываемый Набокову "эксперимент" с источниками света во время лекции: мол, Пушкин - это свеча, Достоевский - настольная лампа, а Толстой - свет, льющийся из распахнутых окон. Набоков, даже если это достоверный эпизод, вкладывал в свои сравнения явно не тот же смысл, что Розовский, и уж всяко свеча ему должна была казаться метафорой творческого импульса куда более значительного и тонкого рода, чем свет белого дня. Посыл режиссера носит направленность если уж не в прямом смысле моралистическую, то гуманистическую, как это понимал Толстой - но едва ли Набоков, тем паче в период после 1940-го года, к которому относится и его лекционный цикл. Набоков постоянно подчеркивает, насколько важнее и симпатичнее ему Толстой-художник Толстого-проповедника - у Розовского расклад менее однозначный.

Я все еще в Москве. Путешествие на Родину есть самый главный путь (отсюда - «путевые заметки»), который освобождает от ненужной, неправильной суеты. Зачем, в таком случае, я мотаюсь по белу свету? Хороший вопрос, но риторический. Привычка, возможно и глупая, но что ж поделаешь: женщины вообще не вполне умны - так уж распорядилась природа.И здесь самое время о женщинах вспомнить, поговорить и поспорить на их счет, например… с самим Владимиром Набоковым. Его лекция об «Анне Каренине» стала для меня откровением, если не потрясением. Читаю и не верю своим глазам: "Анна не обычная женщина, не просто образец женственности, это натура глубокая, полная сосредоточенного и серьезного нравственного чувства, все в ней значительно и глубоко, в том числе ее любовь". Или: "Анна наказана не за свой грех (она могла бы жить с мужем и дальше), не за нарушение общественных норм, весьма временных, как все условности, и не имеющих ничего общего с вневременными, вечными законами морали…" (!?) Неужто Набоков это о слезливом, истеричном создании, истязающем своей нелепой ревностью несчастного любовника (думаю, связавшего себя с ней не от большого ума). Ну, была влюбленность, кто же против? Более того, я считаю, что жизнь без этого чувства есть медленное самоубийство. Но разве это повод для откровенной подлости? Анне, видишь ли, уши мужа перестали нравиться! Оказывается, все остальное - суть невероятная красота его души - оказалось скрытым от нее за семью печатями. Ну, хорошо, пусть страсть оправдывает многое, это болезнь, опрокидывающая человека навзничь. Но страсть не должна приводить нормальную женщину к утрате материнского инстинкта. Сколько каких-то противных, ненастоящих слез пролито Анной из-за любимого, брошенного ею сына Сережи! - А ведь по сути это слезы предчувствия, приближения того, что станет для нее истинным несчастьем - разлуки со слепленным из ничего, из пустоты кумиром - любовником. Ах, как это характерно для большинства женщин - принести себя в жертву придуманному глиняному идолу, в то время как самому-то идолу, то есть просто мужчине, жертва и не нужна вовсе. Более того, в этой жертвенности он видит для себя ловушку, капкан: что может быть страшнее этой любовной неволи? Когда женщина теряет чувство превосходства над мужчиной - это конец ее «я» как женщины и как человеческой особи в принципе: так и будет всю жизнь бежать за своим недосягаемым идолом. Вот Вронский - просто мужчина: поверхностный, недалекий, но чувственный, чем для Анны весьма соблазнителен. Он охотник - преследует жертву, догонит - вцепится, пожует, понадкусывает, да и выплюнет, потому как скучно, скучно… Ему бы женщину постоянно ускользающую, уплывающую из рук, способную создать ощущение мнимого обладания ею. Только ведь не каждый мужчина заслуживает этакого счастья, а женщин таких вообще единицы. Вот и мыкается он с наскучившей любовницей, пытаясь в силу врожденной аристократической порядочности убедить себя в существовании некой почти кармической близости с Анной. Судя по всему, Толстой никак не мог определиться, как с Вронским поступить после гибели Карениной. Чтобы хоть как-нибудь снять налет светского идиотизма с образа ветреного любовника, он отправляет его на русско-турецкую войну, ведь театр боевых действий - это что-то такое очень героическое. Но вернемся к Анне. "Мне отмщение и аз воздам". Анна, чистопородная женщина, обронившая где-то чувство собственного достоинства, надменно отвергающая дар, который ей коленопреклоненно преподносит судьба, отомстила. Отомстила ли она Вронскому? - Безусловно, нет. Таких людей невозможно уязвить - от их жизнерадостности отскакивает любое горе. Анна отомстила горячо любимому сыну, оставив его сиротой. Сделала она это лишь потому, что Сережа в течение всей этой любовной вакханалии стоял живым укором перед ее мысленным взором. Мешал то есть очень. А еще, и прежде всего, она отомстила собственному мужу. Отомстила за его любовь к ней, за свою нелюбовь к нему." Алексей Александрович Каренин милосерден и человеколюбив. И он прощает, прощает и вновь прощает. Однако есть и иное мнение насчет персонажа, на мой взгляд, горячо любимого самим Толстым. Набоков: "Конечно, нельзя забыть о Каренине, муже главной героини, сухом, добропорядочном господине, жестоком в своих холодных добродетелях, идеальном государственном служащем, косном бюрократе, лицемере и тиране, охотно принимающем поддельную мораль своего круга. В иные минуты он способен на добрые порывы, на широкий жест, но быстро забывает об этом и ради них не может поступиться своей карьерой." - Какой-то учебник по литературе времен застоя. Ну-ну, а Анна значит:"одна из самых привлекательных героинь мировой литературы… молодая, прекрасная женщина, очень добрая, глубоко порядочная, но совершенно обреченная". Не скрою, для меня эти суждения из набоковской лекции - одно из главных разочарований последнего времени. Что ж, каждый имеет право на «размышления по поводу»… Простите за некоторое неуважение к мнению великого Набокова. Соглашусь с ним, однако, в следующем: "Законы общества временны, Толстого же интересуют вечные проблемы. И вот его настоящий нравственный вывод: любовь не может быть только физической, ибо тогда она эгоистична, а эгоистичная любовь не созидает, а разрушает. Значит, она греховна. Толстой-художник с присущей ему силой образного видения сравнивает две любви, ставя их рядом и противопоставляя друг другу: физическую любовь Вронского и Анны (бьющуюся в тисках сильной чувственности, но обреченную и бездуховную) и подлинную, истинно христианскую (как ее называет Толстой) любовь Левина и Кити, тоже чувственную, но при этом исполненную гармонии, чистоты, самоотверженности, нежности, правды и семейного согласия." Но это уже совсем другая история о любви...

Анна Каренина. Не божья тварь

роман о романе, сценарий-эссе

Посвящается

Московской городской клинической психиатрической больнице №4

имени П.Б. Ганнушкина;

Институту социальной и судебной психиатрии им. В.П. Сербского;

трамвайной остановке «Клиника П.П. Кащенко» на Загородном шоссе.

Обращение к дуракам

Предупреждаю сразу: или немедленно закройте мое эссе, или потом не упрекайте меня в том, что я в очередной раз грубо избавила вас от каких-то там высоконравственных розовых очков, которые так успешно, как вам казалось, скрывали ваше плоскоглазие и круглоумие.

Введение. Мифы о Карениной

Мне всегда было интересно узнать, каким местом думают литературные критики, а также писатели, а также поэты, а по большому счету и литературоведы всех мастей в момент написания какой-нибудь своей критико-литературоведческой статьи или на худой конец какой-нибудь броской фразы типа довлатовской: "Самое большое несчастье моей жизни – гибель Анны Карениной ". Такой пошлой фразы от Довлатова я не ожидала. Ну да, допился человек чуть ли не цирроза печени, а вот нет у него других несчастий в жизни, кроме как гибель Карениной!..

Или взять «Лекции по русской литературе» Владимира Набокова. Каким же надо было быть поверхностным читателем, чтобы увидеть в романе Толстого «Анна Каренина» все с точностью до наоборот! А то и того хуже… Но я подробно остановлюсь на Набокове позже, а пока продолжу риторически восклицать: так чем же они думают, эти любители пустых лекций и эффектных фраз?

С некоторых пор я знаю печальный ответ: они думают глазами. Они прочитывают только то, что легче всего прочитать – то есть то, что нарочно положено автором на самую поверхность, а потом выдают продукт своего элементарного зрительного процесса за некий интеллектуальный креатив.

Вот скажет, к примеру, герой какой-нибудь пьесы: «Как я ненавижу сосиски!» – а потом на протяжении двухсот страниц будет с удовольствием эти сосиски поедать. И что же напишут критики и лекторы в одном лице? Они напишут, что герой ненавидел сосиски. Почему? Потому что герой так сказал. Вот и весь аргумент.

Или, к примеру, наоборот: «Я обожаю сосиски! – громко заявит героиня какого-нибудь романа. – Без сосисок нет жизни, нет счастья!» – а потом сама же эти сосиски и выбросит с гадливым выражением лица. Но критики этого гадливого выражения даже не заметят! И ни за что не догадаются, что громкие слова о любви к сосискам крайне противоречат поступкам героини, что с любимыми так не поступают, и значит, героиня лжет – и значит, автор очень хочет, чтобы читатели это все-таки поняли.

Но автор зря волнуется. Читатели этого тоже не поймут. Потому что читатели анализируют произведение тем же органом, что и критики с литературоведами – глазами. При этом они видят только то, что в глаза бросается само – бросается намеренно, и даже слишком намеренно, чтобы, по тонкому замыслу автора, как раз и возбудить в читателе недоверие, чтобы как раз и побудить читателя заглянуть поглубже, чтобы как раз и пробудить в читателе мысль.

Разница между создателем и потребленцем огромна. Это пропасть, перешагнуть через которую практически невозможно. Создатель творит – он мыслит, он мучается, он прилаживает одно к другому, он изменяет, отсекает лишнее, выискивает недостающее, переписывает снова и снова в поисках того эликсира жизни, который сделает его роман сначала живым, а потом и бессмертным. Потребленец же ничего не создает. Он просто приходит, просто смотрит в меню и просто ест. Его мозги ничего не производят, поэтому ему всегда скучно: сначала ему скучно давно, а потом ему становится скучно заранее. Эликсир жизни, над которым так мучительно бился писатель, для потребленца всего лишь соус, о котором он никогда не знает сам – хорош ли. Потребленец ждет, когда ему скажут. И ему обязательно скажут – и он это обязательно повторит.

Именно с такими лжекритиками и лжелитературоведами я столкнулась при чтении их откровенно поверхностных «суждений» о «Дневнике» Марии Башкирцевой и пьесы Шекспира «Гамлет». И, как я убедилась, точно так же обстоит дело и с «Анной Карениной». И даже хуже.

Когда смысл романа для меня окончательно уяснился, и более того: когда поступки главной героини, как раз и составляющие смысл всей ее жизни и единственную причину ее смерти, окончательно вышли из сумрака противоречий и лжи, я наконец просмотрела критику, посвященную роману, и пришла в ужас. Все буквально в один голос талдычили как заведенные только то, что первым выхватил глаз и что на самом деле являлось вовсе не истиной, а лишь поводом к поиску ее.

Отличить истину от предлога к поиску истины не сумел ни один из них. Хотя истина настолько автором не скрывалась, что помимо косвенных фактов – помимо всех этих примет и зарубок, т.е. всей этой пищи к необходимым размышлениям – была даже и прямо им высказана. Беда только, что прямо высказана эта истина была им лишь однажды и в самом-самом конце – вот критики и пропустили…

В итоге и пой сей день благополучно блуждают в умах читателей пустейшие мифы, которые продолжают неспешно взращивать и дальше школьные учителя и преподаватели высших учебных заведений. Вот эти бредовые мифы:

Анна несчастна в браке с Карениным.

Анна не любит мужа, потому что его невозможно любить.

Анна любит Вронского.

Анна жертвует своим положением в обществе ради любви.

Она пожертвовала ради Вронского вообще всем.

Она смело решается отстаивать свое право на любовь.

Она гибнет под влиянием бездушного света, не пожелавшего позволить ей любить.

Анна любит сына.

Анна несчастна в разлуке с сыном.

Анна – глубоко чувствующая натура.

Анна – крайне совестливая личность, имеющая глубокую нравственную природу.

Вронский – пошлый эгоист, которому важнее развлекаться, чем думать об Анне, которая ради него пожертвовала всем.

Каренин – бездушное холодное существо, которое иногда почему-то способно на высокие поступки.

Каренин не способен на любовь.

Каренину глубоко плевать на Анну.

Каренин озабочен только своим положением в свете, а больше его ничего не интересует.

Все это ложь от первого до последнего пункта – ложь, порожденная леностью ума и скудостью литературного чутья создавших ее. Я была буквально потрясена, когда, освежив память, весь этот бред сивой кобылы обнаружила в учебнике русской литературы для 9-го класса средней школы (издание 15-е, доработанное; Москва, изд. " Просвещение", 1982 г ., составители М.Г. Качурин, Д.К. Мотольская).

И в этом учебнике – в этом аж пятнадцатом переиздании! – черным по белому было написано, что «Анна Каренина – один из обаятельнейших женских образов русской литературы. Ее ясный ум, чистое сердце, доброта и правдивость притягивают к ней симпатии лучших людей в романе – сестер Щербацких, княгини Мягкой, Левина», а также прочая муть, которую я непременно разберу ниже.

Но особенно постарался Набоков. Меня кидало в дрожь возмущения, когда я читала в его лекции, что Анна, по мнению Набокова, «очень добрая, глубоко порядочная» женщина, что «честная несчастная Анна» «обожает своего маленького сына, уважает мужа» – и так далее и тому подобная ложь.

И ладно бы это еще говорил какой-нибудь рядовой читатель, с которого и спрос небольшой, но доктор французской и русской литературы в Кембриджском университете… но профессор русской и европейской литературы в Корнельском университете… Как он мог не увидеть сто раз сказанного Толстым ни об Анне, ни о ее муже, а взять только самый поверхностный слой, только те реплики, те косвенно произнесенные слова, которые вовсе не являются авторской характеристикой, а принадлежат самой Анне – и выдать ее слова за истину?!

Как можно было полностью исключить, буквально не заметить и никоим образом не проанализировать вполне ясную причинно-следственную связь ее поступков и поступков ее мужа?! Поразительно.

На протяжении всего романа Анна только и делает, что совершает одну подлость за другой, при этом то и дело оправдывая себя и обвиняя других, как делает всякий негодяй, но Набоков этого словно и не замечает и с умилением повествует о том, что Анна Каренина – «натура глубокая, полная сосредоточенного и серьезного нравственного чувства».

Впрочем, в одном месте Набоков почти проговорился… «Двойственная природа Анны просвечивает уже в той роли, которую она играет при первом появлении в доме брата, когда своим тактом и женской мудростью восстанавливает в нем мир и в то же время, как злая обольстительница, разбивает романтическую любовь молодой девушки».

Я сейчас даже не буду говорить о том, что ни такт, ни женская мудрость в природе Анны даже не ночевали, а помирить супругов ей помогли фамильные хитрость и лживость, а вот на злую обольстительницу внимание обращу. Потому что в первом варианте фраза звучала несколько иначе: « «Нужно отметить, что Анна, с такой мудростью и тактом помирившая поссорившихся супругов, одновременно приносит зло, покорив Вронского и разрушив его помолвку с Кити».

Согласитесь: одно дело «как злая обольстительница», тут силен эффект допущения (как), помноженный на снисходительный смысл обольстительницы, а другое дело «приносит зло» – здесь категоричность и никакого смягчения. Видимо, по этой причине данный вариант и был вычеркнут Набоковым…

Вообще поверхностность его прочтения, доведенная до неприличия, заставляла меня буквально таращить глаза. Вот, например, что пишет Набоков о той сцене, где задавило сторожа и Вронский дал его вдове 200 рублей: « Вронский хладнокровно помогает семье покойного лишь потому, что Анна беспокоится о ней. Замужние великосветские дамы не должны принимать подарков от незнакомых мужчин, а Вронский делает Анне этот подарок».

Эта набоковская пошлость, это профессорское жеманство, это литературоведческое покачивание бедрами меня шокировало. Что значит «хладнокровно помогает»? Я бы еще поняла употребление этого эпитета при описании убийства и прочих зверств, но хладнокровно помогать?.. Надо же было так вывернуть фразу коленками внутрь… И что значит «делает этот подарок»?! Где, в каком контексте он выкопал эту дешевку?! Во-первых, Вронский по натуре чувствителен и жалостлив – и он всегда был таким. Именно эти его природные черты и заставили его дать денег вдове погибшего сторожа. Именно эти черты позже заставят его оставаться с Анной даже тогда, когда она превратит их совместную жизнь в окончательный ад для Вронского – Вронский, на тот момент страстно мечтая избавиться от нее, будет глубоко ее жалеть, а потому продолжит приносить себя в жертву своей жалости к Анне.

Но это всего лишь во-первых. А во-вторых, в романе все было вообще не так. Никакой этой пошлости – этого безобразного, выдуманного Набоковым подарка – там не было. А было вот что.

Задавило сторожа. Вронский со Стивой побежали узнавать, что случилось. Анна и мать Вронского вошли в вагон и все узнали еще раньше мужчин от дворецкого. Мужчины вернулись. Стива стал ахать и охать, на его глазах слезы. Вронский же «молчал, и красивое лицо его было серьезно, но совершенно спокойно».

Значит ли это, что Вронский бесчувственный монстр, а Стива образец сострадания? Да вовсе не значит! Стива, обожающий поплакать, любит только себя и абсолютно равнодушен к другим. Спокойное же выражение Вронского может говорить о его нежелании выносить свои эмоции на всеобщее обозрение.

Далее Стива громко убивается из-за несчастья, Каренина взволнованно спрашивает, а нельзя ли что-нибудь сделать для семьи. Услышав это, Вронский словно очнулся, для него эти слова прозвучали как напоминание о необходимом действии, которое не то чтобы не пришло ему в голову без этого напоминания, а просто в минуту настоящего потрясения происшедшим это выпало у него из головы. «Вронский взглянул на нее и тотчас же вышел из вагона». Причем, заметим, вышел молча, никому ничего не объясняя. Потом он вернулся, и так бы никто ничего и не узнал, если бы не случайность – Вронского догнал начальник станции с вопросом, кому передать деньги.

Кстати, когда Вронский вернулся, жалостливый Стива, еще десять минут назад убивающийся по погибшему сторожу, «уже разговаривал с графиней о новой певице»…

Кстати, Вронский и еще раз захочет пожертвовать деньги – бедному художнику Михайлову. И даже постарается сделать это тактично – заказав ему портрет Анны.

Так вот, разве вся эта история с деньгами для вдовы была со стороны Вронского каким-то пошлым подарком, как облизал его поступок Набоков? Нет, конечно. Это был обычный поступок доброго человека, укладывающийся в кодекс чести Вронского. Представьте себе, что это вы пожертвовали деньги умирающему от рака человеку – разве не омерзительно было бы выдавать этот нормальный человеческий поступок за какой-то там подарок своей любимой? Вот и я о том же.

И, кстати, Толстой, уделяющий огромное внимание деталям, ни словом не показал нам реакцию самой Анны на этот поступок Вронского. Про Стиву он не забыл – реакция Стивы была расписана Толстым как по нотам. А вот про Анну – тишина. Ни взгляда, ни слова. Как будто он хотел этим сразу дать читателям понять, что Анне было вообще все равно, что Вронский кому-то там помог.

Однако профессор Набоков ничего этого даже и не заметил.

Точно такую же вопиюще пошлую гадость Набоков позволяет себе еще дважды: в характеристике самоубийства Анны, и в характеристикепопытки Вронского покончить с собой.

Утверждая, что глава, в которой описана эта попытка Вронского, «неубедительна с художественной точки зрения, с точки зрения структуры романа» (полная чушь), Набоков преспокойно сообщает, что данная попытка Вронского покончить с собой – это всего лишь «незначительное событие», которое зачем-то неудобно «вклинивается в тему сна-смерти» и тем самым «стилистически нарушает красоту и глубину самоубийства Анны».

Увидеть в самоубийстве «красоту», а в попытке самоубийства другого человека «незначительное событие» способен только очень равнодушный и лживый человек – под стать самой Карениной.

После этого мне перестала быть удивительна его фальшивая пустая лекция об этом романе, в которой Набоков убедительно доказал, что «роман состоит из 8 частей, а каждая часть - в среднем из 30 коротких глав по 4 страницы».

Мне перестал казаться странным даже тот факт, что в этой лекции Набоков вдруг с восторгом обнаружил, что в своем романе «Анна Каренина» гениальный Толстой использовал «жесты» героев, а также «эпитеты», а также «яркие комедийные черты», «поэтические сравнения», «вспомогательные сравнения», «примеры изобразительного мастерства», «уподобления и метафоры» и даже «морально-практические сравнения». Да, Набокову удалось проделать огромную мертвую работу и при этом так и не увидеть главного.

А между тем истина – простая, холодная, не скрываемая автором истина заключается в том, что Анна не любила никого и никогда. Ни Вронского, ни сына, ни мужа, ни дочь. Она вообще лишена этого чувства – она не умеет любить, и более того: она и не желает любить. А любовь, направленная не на нее, и вовсе раздражает ее, она не может спокойно ее наблюдать, она ее бесит, ее от нее воротит.

В сущности, эта красивая женщина – подчеркну: сногсшибательно красивая женщина – всего лишь обычный манипулятор. Подлый, разумеется, как и все манипуляторы, и опасный – если верить его вранью, но довольно простой и безвредный – если знать его законы и если обращать внимание не на слова, а на поступки манипулятора.

На красоту Карениной – откровенно противопоставляемой некрасивости Долли – в романе обращается огромное внимание, и это не случайно. Ее красота – это приманка и одновременно ловушка, скрывающая под собой ненасытного злобного высокомерного манипулятора, одержимого жалостью к себе, бесом превосходства и жаждой безоговорочной власти над жертвой.

Собственно, превосходство над всеми и безоговорочная власть над жертвой – это и есть единственная жизненная цель Карениной. Это все, что ее интересует и к чему она стремится по-настоящему.

Разумеется, подобная цель порождает подобные поступки, а они, в свою очередь, нуждаются в оправдании – и тут помощником Карениной становится жалость к себе.

Жалость к себе – единственное искреннее чувство Карениной, все остальные ее переживания фальшивы. Она буквально одержима жалостью к себе – и полным отсутствием жалости к другим. Ей не жаль никого, даже сына. Жалость к себе позволяет ей бесконечно оправдывать себя – бесконечно обвиняя других и намеренно вызывая в них устойчивое чувство вины. По неизменному мнению Карениной, во всех ее несчастьях всегда виноваты все, кроме нее. Она вообще делает всё, чтобы избежать ответственности за свои собственные поступки и при первой же возможности сваливает эту ответственность на другого – того, кто по доверчивости имел неосторожность полюбить ее или по врожденной порядочности взялся ей помочь.

Порядочные доверчивые люди – питательная среда любого манипулятора. И Каренина здесь не исключение – она играет на лучших человеческих чувствах, таких как доброта, доверчивость, искренность, порядочность и способность сострадать.

Порядочным людям можно очень долго внушать чувство вины и чувство долга по отношению к манипулятору. Особенно если этот манипулятор – красивая женщина.

Некрасивым манипуляторам в этом смысле, конечно, намного трудней – уродливая женщина-манипулятор вынуждена то и дело утомительно убеждать своих жертв в том, что у нее богатый духовный мир, медленно завоевывая жертву, тогда как красивой женщине-манипулятору трудоемкая демонстрация богатого духовного мира совершенно ни к чему, ей достаточно легкой универсальной приманки – красоты.

Кроме приманки красота в жизни Карениной исполняет и еще две важные (для любого манипулятора) функции – ее красота вынуждает жертву видеть в каждой примитивной подлости Карениной большой духовный смысл, а при раскрытии этих подлостей снова и снова всё ей прощать.

Таким образом, манипулятор может водить жертву за нос достаточно долго. Но однажды жертва неминуемо прозревает… Тогда манипулятор находит себе другую жертву. Или гибнет, если все жертвы исчерпаны. Другого финала ни у одного манипулятора нет.

Весьма определенным – и, разумеется, не случайным образом выведены в романе и родственники Анны. Брат, Степан Аркадьич Облонский, такой же никчемный человек, не способный ни к зарабатыванию денег, ни к их удержанию, ни к выгодной сделке. Все, чем он занят, это кутежи и любовницы, на это уходит не только его жалованье, но и приданое Долли (из чего можно сделать вывод, что женился Стива без гроша за душой).

Тетка Анны, княжна Варвара Облонская, имеет в свете весьма дурную репутацию приживалки, которая за деньги готова составить компанию кому угодно, даже тем, кого давно уже не принимают в приличных домах.

Еще одна тетка Анны, вырастившая ее, известна тем, что путем хитроумных комбинаций заставила Алексея Александровича Каренина чуть ли не шантажом жениться на племяннице – дело было обставлено так, что поведение Каренина, не совершившего ни одного неприличного поступка в отношении Анны, было намеренно выставлено в двусмысленном свете.

Неслучайна и еще одна параллель: Анна достигает своих целей посредством профессионального использования своей красоты, а ее родной брат – посредством все того же профессионального использования своего обаяния.

Таким образом, все представители семейства Облонских, к которому принадлежит и Анна, выставлены Толстым в весьма специфическом свете, не оставляющим ни малейших сомнений на их счет. Нечистоплотность методов, корыстолюбие, мотовство, неспособность к самостоятельному заработку и разгульный образ жизни – визитная карточка всех представителей семейства Облонских.

И так же не случайно все Облонские являются полной противоположностью семейству Щербацких. Некрасивая Долли и пышущая очарованием юности Кити не идут ни в какое сравнение с выхоленной красотой Карениной. Однако что бы она была без своей красоты, что бы она без нее делала, кому была бы нужна? Тогда как и Долли и Кити способны произвести на человека самое глубокое, самое теплое впечатление, которое не исчезнет с годами, а станет только сильней. В отличие от Карениной. От которой по прошествии недолгого времени Вронскому уже нестерпимо хочется избавиться, и в этом он уже почти готов признаться даже вслух.

Итак, роман «Анна Каренина» – это роман о женщине-манипуляторе, о ее жизни и смерти, триумфе и падении, а также о двух ее жертвах, муже и любовнике, которых она – сначала в силу своих личностных порочных наклонностей, а потом и находясь под постоянным разрушительным воздействием страшного наркотика (Анна была законченной морфинисткой), – старательно увлекала за собой в свою гибельную воронку. И если ее первой изрядно покалеченной жертве все-таки удалось остаться в живых – благодаря своевременному постороннему вмешательству, то вторая жертва, очутившись в полной духовной изоляции и уже не умея самостоятельно из нее выйти, оказалась полностью деморализованной и находящейся в абсолютной, хотя на тот момент уже и посмертной, власти манипулятора.

Удивительно, что все эти трагические результаты – дело рук одной неумной и пустой женщины. Неумной – потому что всего лишь из жажды хоть маленькой, хоть сиюминутной, но власти над жизнью другого человека она несколько раз отказывается от наивыгоднейших для нее сделок. В своей одержимости высокомерием у нее не хватает ума предоставлять любовнику хотя бы передышку в бесконечной цепи скандалов и провокаций, необходимых ей всего лишь для демонстрации своей непререкаемой власти. Из пустого тщеславия она умудряется испортить отношения со всеми, кто мог бы оказать ей поддержку и помощь.

Пустая же она потому, что ее в жизни не интересует вообще ничего – кроме желания соблазнять. И все. На этом ее интересы заканчиваются. Таким образом, ее жизнь в соответствии с этим единственным интересом должна представлять собой бесконечную цепочку все новых и новых воздыхателей. Если новый воздыхатель не сыскался – день прожит зря.

Тут можно возразить, что желание соблазнять, доведенное до единственного смысла всей жизни, и есть настоящее предназначение красивой женщины. Не буду спорить. Но, на мой взгляд, это все равно что посвятить жизнь бесконечному хождению по ресторанам с утра до вечера.

Умение соблазнять доведено Карениной до совершенства. До чистого математического расчета. Ибо увлеченность ею никогда не происходит сама по себе – это всегда продукт ее сознательного воздействия. Для чего ей это нужно? Соблазненный управляем. А жизнь соблазненного – в руках соблазнителя. То есть соблазнять – значит управлять, властвовать. Каренина же очень хочет властвовать. Она хочет, чтобы чужая жизнь зависела исключительно от нее, чтобы только в ее праве было казнить и миловать. Ей доставляет удовольствие видеть, как покой и счастье другого человека уничтожаются одним взмахом ее прелестной руки. Она наслаждается своей безнаказанной способностью отнимать у другого все, что ему дорого, и разрушать все, что приносит другому радость.

Разумеется, все это явлено в романе – четко и выпукло. И, разумеется, критики, литературоведы и профессора этого не заметили… Мне страшно подумать, скольким поколениям прямо со школьной скамьи и до последнего курса института вбивались в голову эти 16 пунктов фальшивок – ведь читали же роман сами учителя и профессора! Так почему же они с такой готовностью верили всяким неумным господам, только и способным ухватиться за самый поверхностный слой – поверхностней не бывает?

А режиссеры? Как они могли – читая роман и вовсю проникаясь, так сказать, психологией героев в расчете на будущий кинематографический шедевр – как они-то могли остаться на том же примитивном до жгучей пошлости уровне восприятия?

Не без душевного трепета открыла я статью Ф. Достоевского «Анна Каренина» как факт особого значения», боясь и там не обнаружить того, что с такой ясностью увиделось мне в романе. С огромным облегчением я прочла там то, что полностью соответствовало моим представлениям о Карениной:

«…душа человеческая останется та же <…> ненормальность и грех исходят из нее самой <…>в конце романа, в мрачной и страшной картине падения человеческого духа, прослеженного шаг за шагом, в изображении того неотразимого состояния, когда зло, овладев существом человека, связывает каждое движение его, парализирует всякую силу сопротивления, всякую мысль, всякую охоту борьбы с мраком, падающим на душу и сознательно, излюбленно, со страстью отмщения принимаемым душой вместо света, – в этой картине столько назидания для судьи человеческого, для держащего меру и вес, что, конечно, он воскликнет, в страхе и недоумении: «Нет, не всегда мне отмщение и не всегда аз воздам…»

Ненормальность и грех – вот что такое Каренина. Существо человека, которым овладело зло и связало каждое его движение. И зло взращивается им сознательно – «излюбленно». Такие люди есть и доныне. Они живут среди нас, они хитроумно воздействуют на нас, чтобы отнять у нас все, высосать из нас все, всю жизнь и всю душу – по капле до капли. И иногда им это вполне удается.

Далее - по 34-ю главку.

Набоков подробно разбирает хронологию "Анны Карениной". Сочетание двух деталей - сообщения в газете, которую читает Облонский, о том что граф граф Бейст проехал в Висбаден, и того, что этот день - пятница, когда немец приходит заводить часы, - дает возможность однозначно определить первый описанный в романе день - 11 (23) февраля 1872 г. Событиям этого дня посвящены первые 16 глав романа, и потом еще 24 и 25 глава.

То, что почти целый год для Вронского составляло исключительно одно желанье его жизни, заменившее ему все прежние желания; то, что для Анны было невозможною, ужасною и тем более обворожительною мечтою счастия, - это желание было удовлетворено.

"Почти целый год" означает, что это происходит поздней осенью или зимой 1872/73 гг, что красносельские скачки происходят летом 1873 г., и именно тогда Анна сообщает Вронскому о беременности, а Каренину - о Вронском.

Между тем, все остальные события романа, и даже взаимоотношения Вронского и Анны легко укладываются в более сжатую схему.

Сцена приема у кн. Бетти Тверской заканчивается словами:

<Вронский> поехал домой, счастливый сознанием того, что в нынешний вечер он приблизился к достижению своей цели более, чем в два последние месяца.

Из этой фразы можно сделать два вывода: что прием происходил через 2 месяца после знакомства Вронского с Анной - то есть в середине апреля 1872 г., скорее всего, после Пасхи, которая в 1872 г. была 19 апреля. Анна, среди прочего, рассказывает Вронскому, что Китти заболела, но не говорит о том, что они уехали за границу, а они уехали "великим постом". И второй вывод - что Вронский "приблизился к достижению своей цели". Если верить фразе про год, ему осталось приближаться еще 10 месяцев.

Гораздо естественнее предположить, что фраза про год - преувеличение, что Вронский достиг своей цели вскоре после того приема, тем более, что в мае Каренин уезжает на 3 месяца за границу и возвращается за две недели до скачек, когда Анна живет на даче. Между прочим, красносельские скачки в июле 1872 г. были первыми - естественно предположить, что они и описаны, тем более, что там описывается и высокий травматизм, и недовольство государя, и споры о том, нужны ли такие скачки вообще. Получается, что Анна рассказывает Каренину о Вронском вскоре после его возвращения из-за границы.

Тогда все события разворачиваются в логичную цепь: Левин объясняется с Китти 11 февраля, 12-го уезжает домой, в течение февраля еще раз наезжает в Москву и уговаривает брата Николая ехать за границу, в середине мая принимает у себя Облонского, а в конце мая - Кознышева, 25 июня (воскресенье, Петров пост) навещает Долли, в конце июля видит Китти, которая вернулась из-за границы (где она пробыла с начала апреля) и едет к Долли. После 30 сентября он принимает у себя вернувшегося из-за границы брата Николая и едет за границу.

Каренина, кстати, встречает не только известие об измене жены, но о серьезные служебные неприятности: в течение его отсутствия, 2 июня, заседала инспирированная его врагами комиссия об орошении Зарайской губернии. Каренин переходит в контратаку, и 17 августа заседает комиссия об устройстве инородцев (по общему мнению комментаторов, речь идет о башкирах). Каренин едет в дальние губернии и по дороге оказывается в Москве, и в воскресенье его зазывает к себе Облонский. Когда это происходит, легко понять: там же, у Облонских, происходит объяснение Кити и Левина, а назавтра Левин делает официальное предложение.

Княгиня Щербацкая находила, что сделать свадьбу до поста, до которого оставалось пять недель, было невозможно, так как половина приданого не могла поспеть к этому времени; но она не могла не согласиться с Левиным, что после поста было бы уже и слишком поздно, так как старая родная тетка князя Щербацкого была очень больна и могла скоро умереть, и тогда траур задержал бы еще свадьбу. И потому, решив разделить приданое на две части, большое и малое приданое, княгиня согласилась сделать свадьбу до поста.

Таким образом, объяснение было за пять недель до поста. Рождественский пост начинается 16 ноября, и тогда объяснение происходит 10 октября 1872 г. Поездка Левина за границу и медвежья охота в Тверской губернии никак не помещаются в 10 дней, так что остается предположить, что речь идет о Великом посте, и, стало быть, объяснение за 5 недель до него: 23 января 1873 г.

Каренин в разговоре с Долли рассказывает об измене, но не упоминает беременности. Каренин возвращается из командировки в середине февраля 1873 и узнает, что Анна родила.

(Набоковская хронология обрекает всех героев на годичное неописанное безделье, а Анну - на полгода, в течение которых она обманывает мужа, не находящегося за границей)